— Значит, завтра ты уедешь далеко-далеко?

— Угу.

— Очень сильно запутался, да?

— Настолько, что сам не пойму. Да что там я... Весь мир запутывается больше и больше. Расщепление ядра, раскол в соцлагере, компьютерный прогресс, эмбрионы в пробирке, спутники-шпионы, искусственные органы, лоботомия и так далее. Люди садятся в машину, даже не зная, как ею управлять. Меня же, если говорить очень просто, засосало в информационную войну. Иными словами, все это замыкается на проблему одушевления искусственного интеллекта.

— Стало быть, у компьютера когда-нибудь появится душа?

— Скорее всего, — кивнул я. — Придет день, когда машина будет сама выбирать, какую информацию в себя закладывать и обрабатывать. И никто не сможет эту информацию украсть.

Официант выставил перед нами тарелки с судаками и rizotto.

— Не понимаю я всего этого, — сказала девушка, вонзая рыбный нож в судака. — Моя библиотека — такое спокойное место. Много книг, все приходят читать, и только. Информация доступна, никто за нее не воюет.

— Жаль, что я не работаю в библиотеке, — вздохнул я. И действительно об этом пожалел.

Мы съели судаков и вычистили тарелки с rizottoдо последнего зернышка. Дно моего желудка постепенно приближалось.

— Вкусный был судак, — удовлетворенно промурлыкала она.

— Тут все дело в сливочном соусе, — объяснил я. — Лук-шалот шинкуем мелкими кольцами, перемешиваем с чистейшим сливочным маслом — и прожариваем на медленном огне. Постоянно переворачивая, чтобы не потерял вкус.

— Любишь ты еду готовить...

— С девятнадцатого века кухня почти не изменилась. По крайней мере, в отношении вкуснойеды. Свежесть продуктов, усердие повара, вкус, красота всегда одинаковы.

— Лимонное суфле у них тоже класс, — сказала она. — В тебя еще влезет?

— Конечно, — сказал я. Что-что, а суфле я могу уписывать по пять порций в один присест.

Я проглотил виноградный шербет, прикончил суфле и выпил эспрессо. Суфле и правда оказалось отменным. Настоящий десерт в моем понимании. У кофе выдержали ту бархатистую крепость, от которой приятно покалывает ладони.

Как только мы забросили всю провизию в свои гигантские ямы, нас вышел поприветствовать шеф-повар. Изумительно, сказали мы ему.

— Для того, кто может столько съесть, хочется готовить и готовить! — согнулся в поклоне шеф. — Даже в Италии найдется мало клиентов с таким исключительным аппетитом.

— Большое спасибо, — поклонились мы в ответ. Когда шеф-повар вернулся на кухню, мы заказали еще по кофе.

— Первый раз встречаю человека, который съедает столько же, сколько я, а потом хорошо себя чувствует, — призналась она.

— Я могу и продолжить, — не сдавался я.

— У меня дома — мороженая пицца и бутылка «Шивас Ригал».

— Отлично!

Ее дом действительно оказался в двух шагах от библиотеки. Стандартный коттедж, какие строят на продажу, хоть и совсем маленький — лишь на одну семью. С аккуратным вестибюлем и крошечным садиком, где мог бы вытянуться и хорошенько поспать один человек. Хотя солнечного света садику явно не хватало, в уголке цвели кустики какой-то азалии. У домика даже имелся второй этаж.

— Этот дом я купила, когда замуж вышла, — сообщила она. — Ссуду в банке погасила из мужниной страховки. Покупала — думала, детей заведу. А для одной здесь слишком много места...

— Пожалуй, — согласился я, присев на диван в просторной гостиной.

Она достала из холодильника пиццу, сунула в микроволновку и выставила на стол в гостиной бутылку «Шивас Ригал», какое-то вино, пару стаканов и ведерко со льдом. Пока она наливала себе вино, я включил магнитофон и, порыскав на полочке, подобрал несколько кассет на свой вкус. Джеки Маклин, Майлз Дэвис, Уинтон Келли 106 и прочие в том же духе. Пока разогревалась пицца, мы прослушали «Грув Багза», а за ней и «Экипаж с бахромой на верхушке» — я под виски, она под вино.

— Любишь старый джаз? — спросила она.

— Еще школьником бегал в джаз-кафе и все это слушал...

— А новой музыки совсем не слушаешь?

— Ну почему же? «Полис». «Дюран Дюран»... То и дело кто-нибудь ставит.

— А сам для себя?

— А мне не нужно, — ответил я.

— Вот и он — мой муж, то есть — всегда старый джаз слушал...

— Как и я?

— Да, совсем как ты. Его убили железной вазой для цветов.

— То есть как?

— В автобусе какой-то панк разбрызгивал краску из баллончика. Муж пытался его урезонить, а тот ударил его вазой по голове.

— Но зачем панку цветочная ваза?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Понятия не имею. Я тоже не знал.

— Так нелепо, да? Умереть в городском автобусе от цветочной вазы...

— И не говори. Мне очень жаль.

Когда пицца разогрелась, я съел свою половину и растянулся на диване со стаканом виски в руке.

— Хочешь увидеть череп единорога? — спросил я.

— Еще бы! — оживилась она. — А что, у тебя есть?

— Не настоящий, конечно. Копия.

— Все равно хочу...

Я вышел на улицу, достал из машины сумку. Стоял тихий октябрьский вечер. Из-за рваных облаков выглядывала почти круглая луна: похоже, завтра будет прекрасная погода. Я вернулся в дом, сел на диван, расстегнул молнию на сумке, вытащил завернутый в банное полотенце череп, развернул и передал ей. Она поставила стакан с вином, взяла череп и осмотрела со всех сторон.

— Здорово сделано!

— Еще бы. Черепных дел мастер изготовил, — сказал я и отхлебнул еще виски.

— Прямо как настоящий...

Я выключил музыку, достал из сумки каминные щипцы и легонько ударил череп по темени. «Кон-н-н», — прозвучало в ответ.

— Что это?

— Каждый череп издает свой неповторимый звук, — объяснил я. — А тот, кто в этом разбирается, может считывать хранящиеся внутри воспоминания.

— Какая чудесная история, — опять восхитилась она. И, взяв щипчики, постучала по черепу сама. — Никогда бы не сказала, что это копия.

— Неудивительно. Человек, который его делал, просто сдвинулся на черепах.

— А мужу череп проломили. Значит, правильный звук уже бы не получился?

— Даже не знаю...

Она поставила череп на стол и снова взяла стакан. Мы с нею сидели бок о бок на диване, каждый со своим стаканом, и смотрели на череп. Голая кость таращилась пустыми глазницами — то ли беззвучно хохотала, то ли хотела втянуть в себя весь окружающий воздух.

— Поставь музыку, — попросила она.

Я выбрал кассету, зарядил в магнитофон, нажал на «воспр.» и снова сел на диван.

— Тебе здесь уютно? Или, может, пойдем наверх?

— Здесь хорошо, — ответил я.

Пэт Бун 107 бархатным голосом запел «Буду дома». Время словно потекло вспять, но мне было уже все равно. Пускай себе течет куда хочет. Она задернула кружевную штору на окне, погасила в комнате свет. И начала раздеваться в лунном сиянии. Сняла с шеи цепочки, расстегнула браслет часов, стянула через голову бархатное платье. Я тоже снял часы, машинально опустил их куда-то за спинку дивана. Стащил пиджак, ослабил галстук и допил виски.

Под «Все мысли о Джорджии» Рэя Чарльза 108 она стянула чулки. Облокотившись о стол, я закрыл глаза и почувствовал, как время перекатывается в моей голове, точно лед на донышке пустого стакана. Мне чудилось, будто однажды — когда-то очень давно — все это уже случалось со мной. Женщина раздевается, мягкая музыка, слова, которые мы говорим друг другу — все словно скопировано откуда-то. Копия картинки немного изменена. Но в самой перемене особого смысла нет. Как бы ни закрутилось теперь — результат будет тот же. Нельзя обскакать кого-то на карусели. Здесь никто не обгоняет, никто не отстает. И все прибывают туда же, откуда уехали.

— Странное чувство, — сказал я, не открывая глаз. — Словно все это уже однажды со мной случалось...