В десять Полковник приносит утренний кофе и, обнаружив меня на кровати лицом вниз, вытирает мне лицо смоченным в холодной воде полотенцем. Боль за ушами еще остается, но слез уже меньше.

— Ты что это выдумал? — упрекает меня старик. — Утреннее солнце гораздо сильнее, чем ты себе представляешь. А тем более — зимнее утро в снегу. Знаешь ведь, Читателю Снов не вынести сильного света. Так куда ж тебя понесло?

— Я ходил смотреть на зверей, — сказал я. — Много умерло. С десяток, по крайней мере.

— Ну и что? Дальше умрет еще больше. Чем больше выпадет снега.

— Но почему они умирают так покорно?

— Они слабы. Гибнут от голода и от мороза. Испокон веков.

— И не вымирают?

Старик покачал головой.

— Эти зверюги обитают здесь уже сто тысяч лет и будут обитать еще столько же. Зимой умирают очень многие, но весной рождается новое потомство. Новая жизнь вытесняет старую, и опять все по кругу. А больше их не становится потому, что им тогда не хватит пищи в этих краях.

— Но почему они не переберутся куда получше? В больших лесах всегда много еды, а если уйти на юг, так даже от снега можно спастись. Что их держит именно здесь?

— Этого и я не знаю, — отвечает старик. — Но звери не могут уйти далеко. Они принадлежат Городу, они его вечные пленники. Такие же, как мы с тобой. Каждый хорошо понимает своим звериным чутьем, что никогда отсюда не выберется. Может, они способны есть траву и коренья только этого Леса. А может, боятся идти на юг через Известковую долину. Как бы то ни было, покинуть эти места они не способны.

— А что происходит с трупами?

— Трупы сжигают. Это делает Страж, — говорит старик, грея свои большие шершавые ладони о чашку с кофе. — С сегодняшнего дня и надолго это — его основная работа. Сначала он отрубает им головы, извлекает оттуда глаза, мозги и вываривает в большом котле черепа, пока те не побелеют. Все остальное он собирает и сжигает, облив керосиновым маслом.

— А черепа, стало быть, набивает старыми снами и ставит на полку в библиотеке? — уточняю я, не открывая глаз. — Но зачем? И почему именно черепа?

Полковник не говорит ни слова. Только скрипит половицами, расхаживая по комнате. Сперва этот скрип раздается рядом со мной, затем медленно удаляется к окну и там смолкает. В доме повисает бездонная тишина.

— Когда ты поймешь, что такое старые сны, — произносит он наконец, — тогда и узнаешь, зачем они в черепах и откуда. Я тебе этого рассказать не могу. Ты у нас Читатель Снов. Ты сам должен найти ответы.

Я вытираю слезы полотенцем и открываю глаза. Старик, задумавшись, стоит у окна.

— Зима очень многое проясняет, — говорит он. — Не важно, нравится это нам или нет. Снег падает, звери умирают. Остановить это никому не под силу. После обеда мертвых зверей сожгут, и в небо поднимется столб пепельно-серого дыма. И так — каждый день, пока длится зима. Белый снег и пепельный дым.

21

В дальней стене гардероба зияла уже знакомая мне черная дыра. Правда, на сей раз — не оттого ли, что я знал о существовании жаббервогов? — она показалась мне еще бездоннее и холоднее, чем прежде. Настолько абсолютного черного цвета не встретить больше нигде. Даже если зажечь все витрины, все фонари, всю неоновую рекламу на свете и изгнать с Земли, из малейшего ее уголка всю темноту, — этогомрака хватит, чтобы снова погрузить мир в кромешную тьму.

Толстушка взялась идти первой. С излучателем за пазухой и фонариком на лямке через плечо она проворно спустилась по лесенке в темноту, поскрипывая резиновыми сапогами. Через пару минут сквозь шум воды прокричала:

— Все нормально, спускайся! — и посветила снизу фонариком. Дно пропасти оказалось гораздо дальше, чем показалось в прошлый раз. Я затолкал фонарик в карман и начал спускаться за толстушкой. Ноги скользили по ступенькам, каждый шаг приходилось фиксировать заранее, чтобы не свалиться. Спускаясь, я думал о парочке, которая мчится куда-то в белом «скайлайне» под «Дюран Дюран». Они ничего не знают. Эти ребята даже представить себе не могут такого: с фонарем и огромным ножом в кармане лезть во тьму по железным ступенькам, зажимая дыру в животе. У них в голове только цифры спидометра, предчувствие секса да обрывки беззубой попсы из хит-парадов последнего месяца. Хотя, конечно, я не вправе их упрекать. Они просто не знают.

Не знай я ничего — тоже бы спокойно жил дальше. И носился бы сейчас по ночному городу за рулем «скайлайна» с «Дюран Дюраном» в динамиках и красоткой на левом сиденье. Снимает ли она браслеты в постели с мужчиной? Здорово, если не снимает. Даже когда она сбросит все до последней нитки, эти браслеты должны оставаться на ней, как неотъемлемая часть тела.

Но все-таки она их снимет. Почему? Да потому, что девушки предпочитают снять с себя все, что можно, перед тем, как залезть под душ. Овладеть ею перед душем? Или попросить, чтобы не снимала браслетов вообще? Что лучше, не знаю, но, в общем, я должен сделать все, чтобы овладеть ею в браслетах. Это моя Задача Номер Один.

Я представил, как занимаюсь любовью с девицей в браслетах. Я не помню точно, как она выглядит, поэтому мы делаем все в полумраке. Так, чтобы ее лицо всегда оставалось в тени. Я стягиваю с нее шикарное, тающее в пальцах белье, лиловое, белое или небесно-голубое, — и она сливается со своими браслетами воедино. Вбирая в себя остатки света, они начинают ритмично поблескивать и постукивать в темноте...

И тут я почувствовал, что мой пенис под полами дождевика обезумел и рвется в бой. Ну, ты даешь, сказал я ему. Тоже мне, герой, нашел время. Что же ты выскочил не тогда, в постели с прожорливой библиотекаршей, а теперь, когда я ползу по убогой лестнице между небом и землей? Что ты так раздухарился из-за двух паршивых браслетов? Тем более что через сутки кончится мир...

Когда я спустился и встал на камни, толстушка посветила вокруг фонариком.

— Жаббервоги здесь! — сказала она. — Это точно.

— Откуда ты знаешь?

— Я слышу, как они шлепают по земле плавниками. Негромко, но разборчиво, если прислушаться. Ну, и вообще — атмосфера, запах...

Я напряг обоняние и слух до предела, но никаких необычных звуков или запахов не услышал.

— Тут привычка нужна, — сказала она. — Если привыкнуть, можно различить даже их голоса. Правда, это не голоса, а что-то близкое к ультразвуку. Как у летучих мышей. Только, в отличие от мышей, они посылают сигналы на частоте, которую слышит человек, и на ней же друг с другом общаются.

— Но как же кракеры с ними договорились? Какие могут быть контакты без общего языка?

— Коммуникатор несложно собрать, если кому захочется. Чтобы переводил их волны в голосовой режим, а потом и на человеческий язык. Вот, наверное, кракеры его и собрали. Дед и сам собирался изготовить такой — говорил, несложно, да так и не сделал.

— Почему?

— Просто не хотел с ними ни о чем разговаривать. Потому что это — исчадия ада, и язык у них от лукавого. Они питаются падалью и сгнившими отбросами, а пьют канализационную воду. Раньше эти твари жили под кладбищами и пожирали трупы. Ну, еще до того, как крематории появились.

— Значит, живых людей они не едят?

— Живых людей они несколько суток отмачивают в тухлой воде, а потом вгрызаются в самую гниль и изгладывают до самых костей.

— О, ч-черт... — ругнулся я и перевел дух. — А не двинуть ли нам обратно, милая?

Тем не менее, мы пошли вперед. Она впереди, я следом. В луче моего фонарика поблескивали ее огромные золотые сережки.

— И не тяжело тебе все время носить такие сережки? — поинтересовался я у ее спины.

— Да я привыкла, — ответила она. — Это же как с пенисом. Тебе тяжело носить пенис?

— Да нет... Никаких проблем.

— Вот и с сережками так же.

Какое-то время мы шли молча. Она продвигалась все дальше, придирчиво исследуя пространство впереди и бодро оглядываясь по сторонам. Я ковылял за ней, с трудом освещая даже скалу у себя под ногами.