— Нет, конечно, я же тебе говорила. Они у меня крепко сидят, не потеряются. Тебе нравятся мои сережки?

— Нет, — ответил я.

В ванной сушились ее блузка, юбка и нижнее белье. Розовый лифчик,

розовые трусики, темно-розовая юбка, бледно-розовая блузка. У меня заныло в висках. Терпеть не могу, когда в ванной сушат белье и чулки. Сам не знаю, почему. Не люблю, и все.

Я вымыл голову, ополоснулся, почистил зубы, побрился, надел трусы и брюки. Рана на животе болела, но уже не так сильно, как вчера. Перед тем как раздеться я о ней даже не вспомнил.

Толстушка сидела на кровати, сушила волосы феном и читала Бальзака. Дождь по-прежнему не кончался. В ванной — женские трусики, на кровати — женщина с книгой и феном, за окном — бесконечный дождь… Я словно вернулся на несколько лет назад в то, что называлось семейной жизнью.

— Тебе нужен фен? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Этот фен здесь оставила жена, когда уходила. Моим коротким волосам фен не нужен. Я сел рядом с ней, откинулся на спинку кровати и зажмурился. Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Если вспомнить, я не спал уже несколько суток. Каждый раз, когда хотел, меня совершенно садистски будили. Я ощутил, как беспробудная тьма затягивает меня в свою бездну. Будто все жаббервоги Земли протягивали ко мне лапы, желая утащить за собой.

Я очнулся и потер лицо руками. Кожа, чистая и выбритая впервые за несколько дней, натянулась и задубела, как на барабане. Словно я потер не свое лицо. Шею саднило. Две паршивые пиявки насосались моей крови всласть.

— Эй, — оторвалась она от книги. — Ты хочешь, чтобы кто-нибудь проглотил твое семя?

— Сейчас — нет.

— Не то настроение?

— Ага.

— И ты не хочешь со мной переспать?

— Сейчас — нет.

— Потому что я толстая?

— Глупости, — сказал я. — У тебя очень красивое тело.

— Но тогда почему?

— Не знаю.

— Сам не пойму. Но чувствую, что не должен с тобой этого делать.

— Моральный принцип? Или психическая установка?

— Установка, — повторил я. Это прозвучало неожиданно резко. Я посмотрел в потолок и задумался. — Да нет, конечно, дело не в этом. Скорее, здесь что-то вроде инстинкта. Или предчувствия. А может, моя память уже потекла назад... Не могу объяснить как следует. Переспать я с тобой, пожалуй, хотел бы. И даже очень. Но что-то меня останавливает. Такое чувство, будто сейчас не время.

Спрятав ноги под подушку, она посмотрела на меня в упор.

— А ты не врешь?

— О таких вещах я не вру.

— И ты правда так думаешь?

— Я так чувствую.

— Докажи.

— Доказать? — удивился я.

— Покажи, что ты правда хочешь со мной переспать! Так, чтобы я поверила...

В первую секунду я растерялся, но потом решил расстегнуть штаны — и действительно ей показать. Я слишком устал, чтобы искать еще какие-то аргументы. К тому же, еще немного — и меня не будет на этом свете. А от того, что семнадцатилетней девчонке покажут крепко стоящий член, национальной трагедии не случится.

— Хм-м, — протянула она, рассматривая мой аргумент. — А потрогать можно?

— Нельзя, — сказал я. — Ну как? Убедил?

— Хм-м... Ну ладно.

Я застегнул штаны. Под окном медленно проехал тяжелый грузовик.

— Когда за дедом пойдешь? — спросил я.

— Посплю немного, вещи высохнут, — ответила она. — К вечеру вода в Подземелье спадет. Тогда и двинусь обратно через метро.

— В такую погоду твои вещи до утра не просохнут, — заметил я.

— Ты что, серьезно? Что же делать?

— За углом прачечная. Можешь там просушить.

— Но мне даже выйти не в чем!

Я пошевелил мозгами, но ничего не придумал. Не оставалось ничего — только идти в прачечную самому. Я зашел в ванную, собрал ее белье и засунул в пакет с рекламой «Люфтганзы». Выбрал из уцелевших вещей темно-оливковые брюки и голубую рубашку. Оделся, сунул ноги в коричневые туфли — и глубоко вздохнул. Бесценную часть последнего дня жизни мне предстояло угробить на складном стульчике в прачечной-автомате. На часах было 12:17.

32

Когда я захожу в Сторожку, Страж стоит перед задней дверью и колет дрова.

— Вот теперь и пойдет настоящий снег! — говорит он, поигрывая топориком. — Утром сдохло четыре зверюги. Завтра помрет еще больше. Эта зима будет особенно лютая.

Я снимаю перчатки, подхожу к печке и грею окоченевшие пальцы. Страж укладывает мелко наколотые дрова в поленницу и вешает топорик на стену. Затем подходит и тоже греет руки над печкой.

— Похоже, скоро снова придется сжигать зверей одному, — говорит он. — Твоя тень мне, конечно, неплохо помогала. Ну да что поделаешь. Такова уж моя работа.

— Ей уже так плохо?

— Да, не сказал бы, что хорошо, — качает он головой. — Уж три дня не встает. Я, конечно, смотрю за ней. Но против Судьбы не попрешь. Что ни говори, есть вещи, над которыми человек не властен...

— Я могу с нею поговорить?

— конечно. Поговори. Но только полчаса и не больше. Через полчаса я пойду жечь зверей.

Я киваю.

Он снимает со стены связку ключей, выходит во дворик и отпирает железные ворота на Площадь теней. Затем, обогнав меня, быстрыми шагами подходит к сарайчику, открывает дверь и пропускает меня внутрь. Внутри — пусто, никакой мебели, холодный пол выложен голыми кирпичами. Из оконных щелей сквозит нечеловеческим холодом. Словно сарайчик строили изо льда.

— Я тут ни при чем! — говорит Страж, следя за моим блуждающим взглядом. — Не думай, что я держу ее здесь, потому что мне это нравится. Тени должны умирать здесь. Так положено. А я просто выполняю правила. Твоей еще повезло! Иногда приходится содержать по три тени сразу...

Я не хочу затягивать разговор и просто киваю. Я уже вижу, что не должен был оставлять ее здесь одну.

— Твоя тень там, внизу, — говорит он. — Спускайся вниз. Там немного теплее. Хоть и запах похуже.

Страж проходит в дальний угол сарайчика и поднимает отсыревшую крышку погреба. Вниз ведет грубая стремянка. Страж спускается первым и машет мне рукой. Я отряхиваю снег с пальто и лезу следом.

Резкий запах нечистот ударяет мне в нос. Окон в погребе нет, воздух никак не проветривается. Весь погреб — не больше обычной кладовки, и одну треть занимают нары, на которых лежит моя вконец исхудавшая тень. При моем появлении она поднимает голову. Под нарами я замечаю глиняный ночной горшок, а в углу — покосившийся столик с тускло горящей свечой. Больше ничто здесь не светит и уж явно не греет. Под ногами — сырая земля. Адский холод забирается под одежду и пронизывает до костей. Моя тень, закутавшись по уши в одеяло, глядит на меня недвижными, безжизненными глазами. Похоже, старик был прав: долго она не протянет.

— Ну, я пойду, — говорит Страж, брезгливо морщась от вони. — А вы тут болтайте о чем хотите. Все равно она уже слишком дохлая, чтобы к тебе прицепиться...

Когда он уходит, тень подзывает меня рукой, приглашая присесть у изголовья.

— Извини, — шепчет она. — Ты мог бы подняться и проверить, не подслушивает ли Страж?

Я киваю, поднимаюсь по стремянке, открываю крышку и убеждаюсь, что в сарайчике пусто.

— Никого, — говорю я.

— Нам нужно поговорить! — сразу оживляется тень. — На самом деле, я гораздо здоровее, чем выгляжу. Конечно, со здоровьем неважно. Но тошнить не тошнит, и хожу нормально. Просто для Стража ломаю комедию.

— Зачем? Чтобы убежать?

— Ну конечно, зачем же еще? Дурака повалять? Зато мне удалось выиграть время. Мы должны смыться в ближайшие три дня. А не то я здесь концы отдам от холода. Кости уже как каменные. Что там наверху за погода?

— Снег, — отвечаю я, засовывая руки поглубже в карманы. — Ночью мороз ожидают. Холод собачий.

— Когда идет снег, умирает много зверей, — говорит Тень. — У Стража работы прибавляется. Бежать надо, когда он занят. Пока он будет жечь зверей в Яблоневом лесу, сноимешь у него со стены ключи и отопрешь сарай.